3Ы.

[l_u]

Часть 1. "Укус за бочок".
Часть 2. "Ростовщик мести".

Часть 3. Пустое множество.
14. Когда я был. (a , b, c)  15. У меня зазвонил.(a, b, c)  16. Мне захотелось.(a, b ) 17. Мысленно я уже.(a, b) 18. Я положил на.(a, b, c, d) 19. Я мёрз и.(a, b, c) Я повернул.( a, b, c) 21. Я неопределённо.(a, b,  c, d) 22. Я растерялся.(a, b, c, d, е, f) 23. Этой ночью за мной. (a, b, c) 24. Я превышал. (a, b)

25. Моя последняя (по умолчанию).

Начало. Продолжение.

          -- Как тебе «петух в вине»? -- Натали снова ожила, словно в ней сменили обойму и она пристреливалась.
            -- Хорошо. Каждый объект лучше рассматривать в контексте его земли. К мёртвым петухам это тоже относится.

            Натали, как перетренированный сеттер, схватила на лету несуществующий подтекст:

            -- Ты ведь хотел сказать «к живым курицам»?
            -- Курицы не бывают живыми. Они лишь временно исполняют обязанности живых. Как и евреи.
            -- Слушай... Что это ты вдруг зациклевался на своей национальной скорби?
            -- Зациклился.
            -- Вот. Зациклился и постарел. Ну да ладно. Если уж постарел, то в старости всегда подводят итоги. Как тебе наша поездка?
            -- Я тебе за неё благодарен. Я буду помнить её всю оставшуюся жизнь.
            -- Чорт бы тебя попутал! Не банальничай!
            -- Ладно. Знаешь, какая длина нашего маршрута?
            -- Нет.
            -- Две тысячи четыреста километров.
            -- Ну и что?
       -- Да ничего. Просто как раз сегодня прикинул, что всё время, пока мы едем, на обочине лежат трупы жертв Холокоста.
            -- Что?!
            -- Причём в четыре слоя.
            -- О, Господи... Ну... ты ошибся, конечно. Ты меня нарочно пугаешь, да? Знаешь, что я плохо считаю в уме.

            -- Ты сама спросила. Извини. Старческий маразм.
           -- Вот именно! Такое ощущение, что из-за старческой дальнозоркости уставился в задне-историческое пространство и не интересуешься тем, что вблизи,-- Натали уже чуть не плакала.
            -- Я интересуюсь тем, что вблизи.
            -- Чем же ты интересуешься?
            -- Тобой, конечно.
            -- Не верю... Ты будешь десерт?
            -- Нет.
            -- Я так и знала.
            -- Откуда?
            -- Ну... я просто рискнула предположить, что ты не ешь сладкое в странах, с которыми у тебя какие-то счёты.

            Я чуть было не поинтересовался, какие, по её мнению, у меня счёты с Францией. Но успел перехватить подтекст раньше сеттера и заткнулся. Кажется, Натали придумала, что у меня мания вступать в личные отношения со странами и желала считать, что Франция для меня, прежде всего, страна забравшая её. Я верил в это пару секунд, потом засомневался, но тут Натали спросила:

            -- А на какую страну я похожа?

            То, что Натали сегодня изменила своим любимым цветам, я заметил ещё в номере, но вот прочувствовал только сейчас. В отличие от уже почти допитого «Vosne-Romanée», платье Натали было откровенное во всём, начиная с алого цвета, слишком низко вырезанной спины и слишком высокой, лжесмиренной стойки, тут же становящейся узким острым разрезом/щелью, тут же мысленно продлевающимся вниз, вниз, да ещё этот перехлёст под грудью, слегка удерживающий раскрывающиеся створки... Обнаженные чуть ли не от шеи плечи, вульгарное сочетание рыжих волос и веснушек с призывным криком красного ошейника, и раскалённые огненной помадой губы... Да, скажи мне какое у тебя платье, и я скажу кем ты хочешь казаться. Впрочем, в нашем случае ещё проще -- скажи мне какое у тебя платье, и я скажу чего ты хочешь. К утру я буду золой.

            -- Даже и не знаю... разве что на Приднестровскую республику.

            Натали задумалась. Я надеялся, что она недостаточно знает о Приднестровье, чтобы усмотреть какой-нибудь неприятный намёк. На красный цвет – это ещё не обидно. На русские корни в романском окружении – тем более. А вот если она случайно знает о желании этих русских корней вырваться из нежеланных объятий романских виноделов...

            -- Ты намекаешь на мою непризнанность, конечно,-- потерянно сказала она.-- Так знай, меня это больше не волнует. И это правда. Ну, почти. А скоро будет уже абсолютной правдой. Вот так. И хватит меня дразнить в одни ворота! Поговорим лучше о тебе.

            Пока я честно мотал головой, прикладывал ладони к сердцу и клялся горбом упившегося верблюда, что этого не имел в виду, Натали щурилась на меня, как уже седьмой раз выверяющая прыжок кошка.

            -- Не надо! -- поспешно сказал я.-- Давай не портить ни отношений, ни вечер.
            -- Хм?
             -- Потому что дружба сильней вражды,-- сымпровизировал я лже-арабскую пословицу.-- Ведь имена врагов мы пишем на подошвах чувяков, а имена друзей записываем в сердце.
       -- В «ядерном чемоданчике»,-- усмехнулась Натали.-- Надеюсь, мы ещё не стали друзьями окончательно?
            -- Ещё чего!-- искренне отозвался я и, встретившись взглядом с официантом, изобразил в воздухе роспись.