![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ЗЫ. (окончание)
Часть 2. "Ростовщик мести".
Часть 3. "Пустое множество".
Часть 4. Объективное вменение.
30. Раз в неделю я. 31. Я так и не. 32. Этот раздел я. 33. Меж тем, я. 34. Я оказался жертвой. 35. Когда мы с. 36. Я не мог её. 37. Я словно бы. 38. Я следил за. 39. Уйдя под землю, мы.40. Я и мы сидим.
Я и мы сидим в кресле. Я не хочу с ними говорить, я занят. Я провожу мирные переговоры с самим собой. Протуберанец хаоса швырнул самолёт на Масаду, а меня на каталку. Я покидал запчасти себя в себя, как придётся, пусть пока так, не чтобы симулировать нормальную человеческую особь, а чтобы потом, потихоньку, незаметно рассовать блоки по местам. Ключевое слово -- «незаметно». Я таюсь. Я недорезанный Марат, висящий на краю ванны. Я фикус, на который мочится Волчок, а все остальные сливают информацию. Я делал то, что не хотел, но был должен, теперь я на пенсии, честно могу отстраниться. Я передал эстафетную палицу. Или уронил. Я теперь Бертин ухажёр. Я просто надкушенная могильная плита, над которой кошмары, выдающие себя за реальность, произносят обращённые к покойнику речи.
Я договорился с собой, что ничего не понимаю. Какой смысл думать? Мы воевали не зря! Мы победили в этой войне! Мы отомстили за свой позор! Мы спасли нашу цивилизацию! Поэтому вы пялитесь на лица женщин, а не кажете Богу зад пять раз в день! Я тяжело ранен в позвоночник и в голову. Меня возят по праздничным улицам столицы, чтобы народ знал своего героя. Огромная белая парадная ездовая собака с недобрым взглядом возит меня. Я не машу приветственно рукой, у меня перебита шея. Я не улыбаюсь – а хрена тут лыбиться. Я доволен санаторным питанием, я чувствую запах пищи, я чувствую её вкус, я могу её жевать и глотать, я горд собой. Меня обслуживает санитарка, хорошая баба, раньше она меня любила, а сейчас она мне предана. В будни меня катает мой старый денщик, он приходится мне отцом. Я знаю, что у моего обслуживающего персонала тыловой роман. Я не вступаю в контакт с низшими чинами. Это она со мной вступает. Смешно лишь ангелам и потомкам. -- Я знаю, что это всё из-за меня, Фима, знаю. Я не должен был говорить тогда, что Ксеня пошла на панель из-за тебя. Это было несправедливо, глупо, а я сказал. И ушёл. А ведь у меня до начала работы ещё час был... А ты напился, вешался... я не думал, что ты так отреагируешь, ты же никогда не обращал внимания на мои слова, даже в детстве... Прости меня, сын. И за Клаву прости. Хотя с Клавой я прав, она заслужила. Это она тебя спасла, увидела из окна, что ты в петлю лезешь... хорошо, Костик с Ксеней рядом с ней были, сама бы она дверь не выбила...А до «скорой» ты, говорят, мог бы и не дожить – всё же так страшно упал, голова, шея... Хорошо, хоть Костик в армии первую помощь оказывать научился... Да и Клава... В общем, пока мы тебя выхаживали, я начал с ней жить. Ты не осуждай, я же ещё не старый. И к тому же – ради тебя. Я смотрю – она к тебе хорошо относится, не брезгует, ухаживает. Я на ней женюсь, мне нужна такая жена, которая после моей смерти за тобой бы ухаживала, а эта будет. На Ксеню-то с Костей, или кто у неё ещё в жизни будет, надежды нет, она молодая, у неё своя жизнь, да дети пойдут. Не пойму только, почему она с Костей, да кто их вообще поймёт... Только я знаешь, что решил... пока Ксеня с Костей, не буду я ей рассказывать, на сколько ты свою жизнь застраховал. Мало ли что... А карандаш тем временем пережил печатную машинку. Я нездоров, я несвободен, я завишу от тебя. Дорогие коллеги, дорогие друзья! Оглянитесь вокруг! Посмотрите, сколько среди нас прекрасных женских лиц. Они не скрываются от нас под чёрной тканью, они вдохновляют нас на подвиги, на бой, на труд. Только ради этого стоило совершить то, что я сделал. Ваши аплодисменты я воспринимаю как дань восхищения присутствующим здесь прекрасным дамам. К сожалению, жестокая судьба воина такова, что я не могу даже приветственно помахать им рукой. Я могу лишь улыбаться им, всем вместе и каждой в отдельности. И та счастливая улыбка, которую вы видите на моём лице, лучшее доказательство того, что я горд своей судьбой и тем, что мне выпало совершить. Спасибо. Приятно сознавать, что всё это было не зря. Уминать действительность под мысль. -- Котик-котик... а что ты так мало писяешь, наверное тебе мало пить Гриша давал, я ему скажу... ну вот так, теперь мы чистенькие, свеженькие, красивые... а Гриша на работу ушёл, до вечера... а вот мы с тобой сейчас побалуемся... твою любимую порнушку поставим, смотри, котик, смотри... не понимаю, что тебе там нравится, но вижу, что нравиться... ещё больше нравится... совсем нравится... ну, давай я вот так у тебя на нём посижу... тебе же приятно?.. Я в книжке прочитала, что тебе всё равно приятно, даже если ты не чувствуешь, это должно повышать твоё самоуважение, котик... смотри, смотри кино, не отвлекайся... сейчас, сейчас.................... ну вот... Скучно, потому что понятно... понять -- это наполовину простить, но не наполовину жалеть. Право быть убитым. Каждый должен быть достоин собственного ада. Пока мы ходим, мы ходим по краю. И все время удерживаем равновесие. Не понимая, что не падаем в бездну, потому что кто-то искривляет для нас гравитационное поле. Мы слышим. Из черной бездны и со стороны жизни, эти звуки смешиваются, и в итоге звучит для каждого — своё. А смерть тоже всё время ходит по краю и порой оступается, заступает не на свою сторону, изредка промахивается, уворачиваясь от выплеснутого Косинусом вина. Что может быть справедливее несправедливости. Только ощущение, что ты презираешь упорядоченное существование вещей и надеешься при этом не на высшую справедливость, конечно, но хотя бы на то, что ей слегка неловко за происходящее, что и она несвободна, что и она вынуждена танцевать дрессированным медведем под дудку предопределенности. Теперь. Что же такое предопределенность. Увы, это всего лишь сконцентрированное пожелание большинства. Продукт массовой медитации быдла. Хаос не знает мира с самим собой. Любая попытка организации хаоса — есть только ложная иллюзия порядка. -- В общем так, Эфа. Прочитал я твой дневничок сегодня... Она же его от меня прятала, но я не пальцем сделанный, ты же знаешь... Не, Эфа, я тебя зауважал. Я тебя теперь не брошу, не ссы. То есть, ссы сколько тебе угодно, сколько в памперс влезет. Мне его даже лишний раз поменять не в падлу. Прикольно, что я всегда главным отморозком себя считал. А ты был наоборот. Но до тебя-то, Эфа, мне как до Пекина раком... А это неожиданно, неожиданно... Только знаешь что? Мы ведь оба знаем, что на самом деле я, всё-таки, больший отморозок! Так что потерпи, потерпи. Тех, кто в Питере за Ксю охотился, мы уже оприходовали. Вот только квартирку купим, мы ведь теперь у заказчиков отмщений не только натурой, но и денюшками берём... а то надоело, Эфа, тереть грязной мочалкой тощую спинку своей зарплаты... Короче, я твоё дело продолжу, сделаю всё, что надо. Раньше, когда я был поэтом, я бы может и не стал, много было тогда идеалов. Сейчас осталось три. Вернее, по твоей милости, уже два с половиной. Короче, я -- тварь словесная и право имею. Имею я это право! Я ведь живу только когда выживаю. А ты, значит, решил не выживать. Страховочка жизни миллионная... да Клавка твоя мне проболталась, что Григорий Наумович этот интересный семейный фактик от Ксю скрывает... правильно, между нами говоря, скрывает... я ей тоже не сказал, целее будешь. Лучше б ты, конечно, от инвалидности застраховался, но ты на это не рассчитывал, не рассчитывал... Ну, ничего, не пропадём, Эфа. Денюшки у нас сейчас уже есть, а будет ещё больше, твой Pack раздоили, так что самое лучшее тебе положено – колясочка, сиделочка, санаторий и стриптизёрша на день варенья, хех. Слышь, Эфа, ты только не думай, я не зажрусь. Придумано всё у тебя кайфово, жаль, что ты это всё проебал... и даже в прямом смысле... Только нельзя чтобы замысел такой красоты пропал зря, нельзя. Не, я в натуре подсел на твой проект! Ты, Эфа, просто как Иезекииль: «И расставлю Сеть свою на него, и он будет пойман в тенёта мои!» Ну, я этот твой проект, конечно, творчески разовью, без этих твоих, знаешь, соплей и рефлексий. Смерть надо уважать, Эфа. Афганцы мои, опять же, без дела гниют, а тут им и идея, и заработок... Прикинь, Эфа, ты будешь как анархист, который породил большевиков и успел посмотреть кого же он, блядь, породил. Хех. Как там у тебя... «чтобы предатели умирали не завтра, а вчера». То есть, это тебе моя клятва у могилки. Прыщ на его щеке похож на гнойную слезу. ЗЫ. не соглашаться, что мир может быть таким, каким он обязательно станет наносить по подлому будущему упреждающие удары эпоха всеобщей инфляции всего смещение четкости понятия узаконивается и становится трамплином дребезжание стоимостью в одно понятие игра в понятия очень похожа на игру в дурака журналистское переименование действительности понятийный сколиоз тренированный на убедительную объективность шест двусмысленности структурировать мою реальность борьба с хаосом структурировать этот ненавидящий хаос жестокое упрямство клокочущей жизни злобной готовности полноценно жить теперь во мне колотился свой, личный, созидательный хаос использовать его энергию для аннигиляции хаоса внешнего, хаоса и несправедливости затаскивающие меня в пот и кровь зверь ненависти, мести и силы я должен отдать что-то взамен себя превентивная месть игра, которая совсем не игра аванс мести чтобы предатели умирали не завтра, а вчера скажи мне, какая из гнусностей нашего мира тебя более всего возмущает, и я скажу -- кто ты главное в человеке -- тот электрический разряд между любовью и ненавистью в трагедии нельзя играть по правилам ответственность -- это не путь к моральному совершенству невинность безответственности манок жалости действовал вопреки собственным эмоциям унижал здравый смысл не деланием протуберанец хаоса зря пульсирующий ритм привычки жить
Спасибо, котик, мне было хорошо с тобой, почти что как прежде... и тебе со мной хорошо было, я знаю, я же видела – ты ноздри раздувал, как раньше... а теперь у меня для тебя сюрприз! Знаешь, я ведь беременная... да даже сама удивилась, кто ж знал, что у твоего отца ещё сперматозоиды не кончились... а, может, это от тебя, а, котик? Ты же теперь не боишься, не предохраняешься... очень хочется мне у врача спросить, но как-то неловко всё это рассказывать про себя, про нас... да и не так важно это, всё ж одна семья, одни гены, да?.. А твой отец и не обрадовался... сволочи вы все, я ему говорю – беременная, а он, знаешь, решил, что не надо нам, что он старый, и чтобы я аборт делала... хрен ему, а не аборт... ты не бойся, мы с тобой не сдадимся, я решила тебе если не сыночка, то хоть братика родить... а то ж ты совсем бедный получился, с такой дочкой подколодной, пусть хоть не один на свете останешься, если что... ну почему ж ты меня тогда не послушался, вот теперь сам видишь, как я правильно сказала, что надо было, всё-таки, наше обручальное кольцо сдать и купить комнатку этой змеючке, я же видела из окна как она хвостом перед тобой вертела, извращенка сопливая... хоть и умная, стерва... как всё произошло, Костя же никак остановиться не мог, я так испугалась – он побелел весь, да всё тебя стулом по спине, по голове, а сучка эта под тобой визжит, тобой прикрывается... хорошо, что я в него вцепилась, а то бы совсем убил, и чтобы мы тогда делали... ох, мы с Костей тогда растерялись, знаешь... а она, гадина, отряхнулась и давай командовать – петлю на люстру, стол туда, стул сюда... ну оно и правильно, Гриша бы правды не пережил, да и Косте зачем в тюрьму, не хотел же он, просто психованный... ну, нам уже кушенькать пора... если всю кашку скушенькаешь, получишь конфетку из красной коробочки, нашу любимую...
-- Это ты, парень? Ты выглядишь незначительным. Тебе даже и не скажешь «присаживайся и получай удовольствие». Думаешь, я сильно на тебя удивилась? Думаешь, я не знала, что Клаудия следит на тебя? Когда свои начинают следить, так это уже заканчивает одинаково. Они ломают у нас хребет. А знаешь почему? Потому что евреи с кривыми спинами ненавидят евреев с прямыми спинами. Это же ты поздравил меня в Сильвестр? Ну и зачем пожелала я для тебя, чтобы ты не жил длинно? Э-э, должна была я уже запомнить, дырявая голова, пожелания мои сбываются навыворот. Это тебе длинное катание, парень, в тошноте своей вытошнишь ты сначала желудок, потом сердце, потом лёгкие, а потом и всё остальное, кибенемат...
Днём мне кажется, что всё получилось. А по ночам, когда я смотрю на луну, когда её закрывает огромная белая башка Волчка, ставшего уже и моим (хоть он всё чаще убегает к Берте), я сомневаюсь – а было ли? Не зря ли? И ещё раздражают эти два идиота, Стрелок и Пресс-секретарь, которые каждое полнолуние, застыв у окна, хором торжественно воют в высь.
Но когда уже есть пульсирующий ритм привычки жить, когда есть законы, по которым происходит эта жизнь, когда появляются условия прерывания её, тогда в мир приходят понятия начала и конца, жизни и смерти, добра и зла. И вот эта бесполезная борьба всё продолжается и продолжается, как воспаление — то расцветая, то затухая, но все время тлея, поскольку в терпении особенно необходима цель. Даже больше, чем в жизни.