13.
Есть особый взгляд, он гордый и спокойный,
так с Иудейских гор всегда смотрели войны
на прошлую и будущую жизнь.
Так смотрит жертва после гильотины.
И так же просто смотрит череп львиный.
Уймись,
спокойствие, я суеты хочу,
не связанной с мельканием депрессий,
пусть мед и кровь стекают по лучу
заката, полоснувшего завесу
хамсинной пыли.
Есть особый взгляд.
Его нам дарит право на убийство.
Когда твои покойники смердят,
ты смотришь на старанья баяниста -
растягивает легкие мехов,
свистящие натужно, астматично,
поет о чем-то слишком, слишком личном,
среди простора неба и веков.
Ты смотришь, зная, что пришла пора
убить. Убить. И знаешь, что не можешь -
не знаешь как. Скукожилась кора
твоей небесной человечьей кожи,
мой Город.
Есть особый взгляд, он гордый и спокойный,
так с Иудейских гор всегда смотрели войны
на прошлую и будущую жизнь.
Так смотрит жертва после гильотины.
И так же просто смотрит череп львиный.
Уймись,
спокойствие, я суеты хочу,
не связанной с мельканием депрессий,
пусть мед и кровь стекают по лучу
заката, полоснувшего завесу
хамсинной пыли.
Есть особый взгляд.
Его нам дарит право на убийство.
Когда твои покойники смердят,
ты смотришь на старанья баяниста -
растягивает легкие мехов,
свистящие натужно, астматично,
поет о чем-то слишком, слишком личном,
среди простора неба и веков.
Ты смотришь, зная, что пришла пора
убить. Убить. И знаешь, что не можешь -
не знаешь как. Скукожилась кора
твоей небесной человечьей кожи,
мой Город.