3Ы.

Часть 1. Укус за бочок.

Часть 2. Ростовщик мести.

8. Вместо Натали ко мне.(a, b, c)

9. Я смотрел на.

       Я смотрел на Чижика-Пыжика. А Косинус смотрел на меня, вроде и прямо, но как подглядывал. Мы оба стояли у Фонтанки, облокотясь на перила -- я передом, он задом и обсуждали детали. Последний раз я видел, как расплавленный холодный свинец питерской воды болтает на себе сентиментальный комочек отражения этой бронзовой птички десять лет назад. Тогда Оля перед моим отъездом согласилась показать дочь. Но обманула. Передумала. Сказала, что уже и смысла нет, что это даже уже и не месть, что я могу катиться себе спокойно -- ничего уже не изменить, девочке уже девять, она выросла и научилась ненавидеть, ха-ха.
       А сегодня утром я первый раз увидел Ксюшу. Так получилось, что мы мало разговаривали. Шли по Невскому, потом свернули от Аничкова моста, налево, вдоль Фонтанки. Я говорил мало, потому что боялся захлебнуться фальшью -- и голоса, и оправданий, и вообще... и вообще ведь не так уж я был заинтересован в этой встрече, как должен, как ей того должно было хотеться. А ей тоже не вполне должно этого хотеться, поскольку на её месте меня бы повлекло на встречу с хромосомным отцом лишь любопытство.
Любопытство и было нашей самой яркой общей эмоцией. Мы жадно втягивали глазами все детали. Она оказалась потрясающей. Никогда бы не подумал, что у меня может быть потрясающая дочь. В том смысле, что обычным (да и то, только для её поколения) в ней было лишь имя. Ксюша. Такая она у меня... у Оли... да нет, она -- лишь у себя, ни меня, ни Оли тут нет, ни на кого из нас не похожа. Такая она оказалась отточенная. Если взгляд -- то с ощущением физического контакта, гладит, легко касается, дергает за уши, рвёт кожу, зацепив. А голос у неё оказался таким, словно Ксюша переводила какой-то идущий внутри неё фильм -- с неизвестного никому (да и ей не родного) иностранного на русский. Поэтому все время слегка придыхала -- то ли усмехалась, то ли ещё что. А, может, астма? Да и не говорили мы особо. О чём тут говорить. Но бок, с той стороны где она шла в этой своей дорогой молодежной рвани, жгло. Моё неразвитое родительское чувство слегка осветилось тщеславием. Ксюша шла, забавно раскачиваясь/змеясь. Иногда она косилась на меня. Я даже рассмеялся не к месту -- похоже на Косинуса было.
       Про Олю я не спросил. Про то, как ей живется материально -- тоже (зайти в ювелирный и выбрать что-нибудь она наотрез отказалась). Чем занимается спросил, но не получил ответа. То есть, сказала, что работает переводчиком и, выдержав паузу, уточнила: "времени в деньги." Домашняя заготовка/дежурная шутка, наверное. Спросил, что читает. Она расхохоталась. Я тоже. Меня Ксюша спросила какой у меня рост и вес, одобрила соотношение. Спросила, есть ли у меня животные в доме. Как зовут ее бабку и деда и где их могилы. Удивилась, что дед ещё жив. Не расстроилась, что он болеет. Спросила, скоро ли будет Третья мировая война. И почему Израиль не мочит арабов, как того требует логика. Верю ли я в Бога, но ответа не дождалась. На этом мы расстались, обменявшись телефонами и е-мейлами. Наверное, теперь уже навсегда.
       Мы с Косинусом пропитывались питерским нелетним ветром и ждали третьего. Это был главный персонаж предстоящего клеймения (после клеймимого). Нашли мы его с помощью давнего знакомого Косинуса, через третьи или четвертые руки. За стрёмную работу он хотел слишком много, и я отправил на переговоры Косинуса, рассудив, что его обшарпанный вид отобьёт у художника аппетит. Так и получилось, пока я отцовствовал, Косинус урезал гонорар почти вдвое и был этим горд.
       -- Как он тебе вообще? -- спросил я.
       -- Лицо богемной национальности.
       -- То есть?
       -- Маленький, толстый, нервный. Винни-Пух в абстиненции. Бля буду, считает себя большим художником, вынужденным общаться с подонками.
       Общаться с подонками мастер пожелал в ресторане, но в ближайшие несколько часов Косинус был нужен мне трезвым, я довольно резко/властно отказал, и татуировщик профессионально легко согласился с пожеланием клиента.
       В общем, стоя на уже полуосеннем ветру, прошивающем нас стежками мелкой дрожи, мы обговорили детали. Хотя, обговаривать было особо нечего -- план Марии еще в Иерусалиме поразил меня такой примитивной устойчивой простотой, про которую всегда хочется сказать "святая", но не в этом случае, конечно. Собственно, всё обсуждение свелось к выдаче художнику устной гарантии, что "холст" его не увидит и объяснениям, как мы это обеспечим.