3Ы.

Часть 1. "Укус за бочок".
Часть 2. "Ростовщик мести".

Часть 3. Пустое множество.
14. Когда я был. (a , b, c)  15. У меня зазвонил.(a, b, c)  16. Мне захотелось.(a, b ) 17. Мысленно я уже.(a, b) 18. Я положил на.(a, b, c, d) 19. Я мёрз и.(a, b, c) Я повернул.( a, b, c) 21. Я неопределённо.(a, b,  c, d) 22. Я растерялся.(a, b, c, d, е, f) 23. Этой ночью за мной. (a, b, c) 24. Я превышал. (a, b)

25. Моя последняя (по умолчанию).

Начало.

            -- У невежды даже чалма кажется портянкой,-- чтобы прервать насмешливую паузу, я вернулся к испытанному приему дразнить Натали несуществующими арабскими пословицами.

    Среди всех ниточек, продолжающих наши нервы, нити дразнения – самые чуткие. Ими можно проявлять человека гораздо изящнее/интереснее, чем рубильниками «любовь», «алчность», «честолюбие» и тому подобными. Рецепты дразнилок разнообразны, но что важнее – индивидуальны. И алхимией этой нельзя не увлечься, поскольку поиск ключика/противоядия к индивидуальности -- одна из занятнейших игр, особенно если это именно игра, которая игра и не более чем игра. И лучший мой спарринг-партнёр в такой игре – Мария. Это ведь меня и озадачивает – слишком она азартно составляет рецепт волшебной смеси, есть тревожное ощущение, что может, заигравшись, и яд подсыпать. Всё чаще я спрашиваю себя: «Зачем?»

            Но тут Натали подставила меня под бумеранг:

            -- Чалма – портянкой... А в твоем бокале «премьер крю» кажется компотом.
            -- А в твоём?
          -- В моём...-- она подняла бокал, улыбнулась ему, закрутила вино маленьким ручным водоворотом, вдохнула, пригубила, отхлебнула и прожевала глоток.
            -- Что ты ешь? -- насмешливо спросил я.
            -- Тело.
            -- Ну и как оно?
            -- Угловатое. Затянуто в корсет. А бёдра тяжеловаты, я бы сказала.
            -- Неглиже?
            -- Почему?-- усмехнулась Натали и посмотрела на светильник через бокал.-- Наоборот, платье совсем не откровенное, хоть и нагловатое...
         -- Красивая идея,-- честно признался я.-- Представлять вино, как женщину – это ты хорошо придумала.

            Смеялась Натали красиво – вольно, не сдерживаясь, но при этом не хохотала, а именно смеялась. Если бы ещё не надо мной...

            -- Слушай, это настолько не я придумала... Это как если бы я считала, что ты написал Библию... ну, не Библию, но «Войну и мир», не меньше!
            -- Вроде мы с тобой и раньше обсуждали выпиваемое. Но ты как-то проще к этому относилась...
            -- О!-- обрадовалась Натали.-- В тебе проснулась женская интуиция. Раньше я не выходила замуж за энолога. Когда Марсель говорит о вине, на столе просто танцует женщина с запоминающейся внешностью. Слушай, он совершенно честно называет знакомых женщин сортами вина...
            -- И ты у нас...
            -- Ну не всех, конечно... Меня он не смог свести.
            -- С ума?
            -- Да ну тебя. Он над этим сейчас работает. Он создаёт моё вино. Не моё, а как бы такое, как я. Он сумеет. Он винный дух, гений виноградства, или как говорят?
            -- Классно! Пришлёшь бутылочку?

            Натали внимательно в меня всмотрелась и замолчала. Кажется, я снова не оправдал каких-то надежд. Я оценил декорации – всё было подобрано как надо. Винного короля должна была сыграть свита сомелье, кавистов, энологов, виноделов, дегустаторов, бочек и бутылок. В Иерусалиме подобный рассказ был бы заурядной майсой из серии «их нравы», в Хорватии – сказкой о винном червячке, в Щвейцарии -- «ох уж эти французы...» Но в оплоте бургундских виноделов неотвратимо приближающийся Марсель рос не только от наезда камеры, он становился фигурой культовой. Он должен был плеснуть мне в лицо вином «Моя Натали» и смыть то мнимое преимущество, которое всегда испытывает оставивший женщину мужчина перед сменщиком. Я, конечно, оценил, но не взревновал. Тот, кто собирается мстить будущему, к будущему не ревнует.