Jul. 22nd, 2006
Запрягали на рассвете.
И тонули в лужах взглядов лошадиных.
И в собачьих взглядах тоже утонули,
но спаслись, сумели оторваться.
Ехали, да всё назад глядели,
всё цеплялись за углы, за двери,
всё доделывали, допроизносили
и мычали в красном уголке,
воспевая мысль о молоке.
Уходили на войну за славой,
за навозом, за деньгами, корнеплодами.
Разбегались, как глаза, как дети,
как круги от канувшего в воду.
Собирались возвращаться, но стыдились
без трофеев – худо без трофеев,
а с добычей – хорошо с добычей,
в облике ином, пусть даже птичьем.
А весной всё помнили о доме,
всё пытались веселиться, развлекаться
и грустить, но главное – о доме –
о трубе печной, и о дворе,
о стряпне, о роли языка,
что ведёт по лунной по дорожке
над которой вьются звёзды-мошки.
Так и жили, ничего не понимая,
не отслеживая связи и причины,
но питаясь чувствами и пылью,
что копилась по углам родным.
А домой мы так и не вернулись.
Не решились, недовоплотившись.
Прошептали молоком сбежавшим,
раскатились яблоками падшими.
И тонули в лужах взглядов лошадиных.
И в собачьих взглядах тоже утонули,
но спаслись, сумели оторваться.
Ехали, да всё назад глядели,
всё цеплялись за углы, за двери,
всё доделывали, допроизносили
и мычали в красном уголке,
воспевая мысль о молоке.
Уходили на войну за славой,
за навозом, за деньгами, корнеплодами.
Разбегались, как глаза, как дети,
как круги от канувшего в воду.
Собирались возвращаться, но стыдились
без трофеев – худо без трофеев,
а с добычей – хорошо с добычей,
в облике ином, пусть даже птичьем.
А весной всё помнили о доме,
всё пытались веселиться, развлекаться
и грустить, но главное – о доме –
о трубе печной, и о дворе,
о стряпне, о роли языка,
что ведёт по лунной по дорожке
над которой вьются звёзды-мошки.
Так и жили, ничего не понимая,
не отслеживая связи и причины,
но питаясь чувствами и пылью,
что копилась по углам родным.
А домой мы так и не вернулись.
Не решились, недовоплотившись.
Прошептали молоком сбежавшим,
раскатились яблоками падшими.