МОИСЕЙ

Ой, милый Мойше, как я понимаю
когда тебя подталкивают к краю,
ещё и убеждая, что «во благо» -
вот где теряются и мысли, и отвага...

Так и обмякнешь куклой наладонной,
зрачки расширены — египетская тьма,
такая может круче беладонны
свести любого смертного с ума,
но пламя, говорившее с тобой,
зрачки сужает, словно ставит точки
под утверждениями:
«Мошик, ты — герой,
в такое время, в этой оболочке.
Такое дело... выпало тебе,
отмазки не канают. Бог с тобою.
Тебе придётся, Моня, стать героем
и быть героем где-то сорок лет...»

Вот так становишься и сам неопалимым,
практически кустом — вещаешь, светишь,
жена стареет, подрастают дети,
и жизнь проходит весело и мимо.
Проходит время однотонно, вязко,
чтоб склеить в целое разрозненные блоки,
проходит племя сквозь закон и ласку,
по заповедям прыгает, как блохи
по сковородке, учится свободе,
уже умеет воевать и верить,
а если прошлое когда-то и подходит,
то робко, как к огню подходят звери...

А вот когда всевластная рука
тебя покинет (есть дела другие),
увидишь далеко ли до греха,
почувствуешь по-полной жёсткость выи,
да, вые... ой-ва-вой... А Моисеем
смотреть вокруг противнее стократ,
поскольку мир застигнут и мохнат
и жаждет рабских поз и потрясений.