Да, Господи, мне всегда не хватало, когда давал,
а Ты развлекался — давал запоздало и мало.
О, я прекрасно знаю Твой ироничный оскал —
по шкале землетрясений на три с половиной балла,
так, чтобы качнуло слегка, чтобы мир заёрзал,
а я замираю, ощущая ничтожество своё и стен,
а я замираю, потому что спасаться поздно,
да и если совсем уж начистоту, то —
зачем?
Я вообще-то часто себя ощущаю игрушкой,
не новой, забытой, с проплешинами и пятнами,
из тех, которым столько нашёптано в ушко,
что стали теперь и они вроде как виноватыми.
Вот я и валяюсь на кресле/за креслом/в кладовке,
а попадусь на глаза, Ты меня поцелуешь, погладишь.
Мне это — конфетка в хронической голодовке,
я фантик повешу на стенку, напоминания ради.
И вот, посмотрев на фантик, задумываюсь о клерках —
это они виноваты, что Ты — запоздало и мало,
это они, крылатые, с зубами острыми, мелкими,
живущие там, на небе, так, как живут в подвалах.
а Ты развлекался — давал запоздало и мало.
О, я прекрасно знаю Твой ироничный оскал —
по шкале землетрясений на три с половиной балла,
так, чтобы качнуло слегка, чтобы мир заёрзал,
а я замираю, ощущая ничтожество своё и стен,
а я замираю, потому что спасаться поздно,
да и если совсем уж начистоту, то —
зачем?
Я вообще-то часто себя ощущаю игрушкой,
не новой, забытой, с проплешинами и пятнами,
из тех, которым столько нашёптано в ушко,
что стали теперь и они вроде как виноватыми.
Вот я и валяюсь на кресле/за креслом/в кладовке,
а попадусь на глаза, Ты меня поцелуешь, погладишь.
Мне это — конфетка в хронической голодовке,
я фантик повешу на стенку, напоминания ради.
И вот, посмотрев на фантик, задумываюсь о клерках —
это они виноваты, что Ты — запоздало и мало,
это они, крылатые, с зубами острыми, мелкими,
живущие там, на небе, так, как живут в подвалах.