Греческие страсти

ПЕНЕЛОПА

Кто ткёт дневную паутину, знает —
не стоит концентрация деталей,
ведь ночью всё изменится — ветвей
расправятся заломленные пальцы,
луна — лицо уснувшего страдальца —
покажется светлее и добрей.
И обобщённей. Днём луна детальна,
поскольку абсолютно нереальна.
Так ложь свою удобнее творить,
ведя за мыслью слово, чувство, образ,
о точности детали беспокоясь,
как беспокоится о саване старик.

В придуманном пространстве ты — хозяйка,
на сотканном просторе ты — владыка,
там вышьешь птиц растрёпанную стайку
и будешь им в глаза иголкой тыкать,
при этом улыбаться женихам,
явившимся к тебе блудливым стадом,
они готовы к фарту и грехам,
но и помедлить, выпивая, рады.

Когда я ночью распускаю ткань,
не руки, не язык — всего лишь нити,
я думаю о муже и о быте,
который нам на разграбленье дан,
о том, что равновесие так хрупко,
но ведь не более, чем жалобная жизнь,
а саван этот действует, как губка —
днём разбухает, по ночам — отжим,
он время корректирует неплохо,
все годы балансирую вот так,
но Одиссея нет, и взрослым оком
уже косится статный Телемах.

Для каждого из нас известна роль  —
мне лгать и ткать, выслеживая случай,
а мужу — странствовать, не избегая случек,
а сыну — оскорбление и боль.