ИЕРУСАЛИМСКОЕ

Устройство этого Города не поддаётся
ни здравому смыслу, ни логике, ни сумасшествию,
ладони сомкнёшь - он сквозь пальцы свободно прольётся,
камень погладишь - в камне окажется лезвие.

- Да он человечек! – смекнёт человечек.- Я рад!
- Да он инфернальный! – подумает дурочка-ведьма.
Вороны над Городом всё-таки странно летят,
крича так истошно и честно, как будто в последний.

- Да это базар!- захлебнётся обиженный гость.-
Здесь жир и восток, как меня оскорбляет всё это,
мистический город вблизи оказался так прост,
что жалко и отпуска, и суеты, и билетов!

А пылкий паломник целует и хочет ещё,
он боженьке в ножки, он камешки поит слезами,
он словно картошечку веру сырую печёт
и умиляется как с неё шкурка слезает.

А житель всё бродит меж светлых и пыльных камней,
душой непрозревшей всё тычется, ищет намёки,
его оскорбляет доступность открытых дверей,
его раздражают закрытые двери и окна.
А ревность его безгранична. По Городу он
ступает интимно. Он просит, он хочет, он ропщет.
Он меряет Город, как меряют шагом перрон,
встречая любовника – ночью.