21

А ты бежишь, бежишь, да догоняют,
а ты молчишь, молчишь, да сколько можно,
а письма так чадят и догорают,
как человек, когда всё безнадёжно.
Двадцатый век, виновный и военный,
вдруг оказался пожилым и честным,
его ты ненавидел так идейно
и старомодно, как невольник чести,
а вольник чести, молодой и сильный,
уверенно шагает в новом веке,
не серой он попахивает, - псиной,
а у тебя подрагивает веко,
а у тебя подрагивает голос,
молчание всегда его сажает,
мудак ты старый, сохранивший гордость,
разбивший все горшки и все скрижали.