* * *

У СТЕНКИ

Выживет - кто обиделся и заткнулся.
Отвернулся к стенке.
К стене
Плача. И говорит с Богом.
- С богом, - говорят его спине.
В стену упираются лоб и коленки.
- Ты уличен во вранье! -
укоряет упертый, -
за это простим мы друг-другу, -
и гладит каменья стертые,
как гладят подругу,
глаза закрывает и хочет сквозь свет капиллярный
увидеть намеки ответов, но лучше бы всё же бинарно -
нет или да,
тьма или свет,
бред или нет,
ну правда же нет,
ну правда же да,
ну делать-то что, подскажи, не молчи,
когда исчезают с ладони ключи
и заперты люди и города.

Вот желтый просвет, там клубится уют,
лампа над круглым столом и друзья,
из них половина тебя предают,
вернуться и некуда, и нельзя.

Вот синее. Вечности чистый глоток,
что-то мерцает вдали, может снег,
ты ощущаешь, что путь так далек,
а ты полудохлый дурной человек.

И тут же зеленый. Лес. Светофор.
Болото любовью отравленных глаз.
Конечно, намек, конечно, простор,
конечно рванешься, но... не сейчас.

И красное. Кровь пощекочет глаза,
раздразнит отмщеньем, тепло посулит,
на маковом поле проступит роса,
и пот на висках, потому что болит.

Черный, чернильный, поблекший уже,
письма, доносы, одежка, зола,
предки, сносимые на вираже,
потомки, готовые для виража.

И белый. Белеет на фоне. Бельмо
таращится в ждущую душу, а там...
И тихое светлое ничего
расставит все худшее по местам.

(Елизавета Михайличенко
Сборник "Источник неслучайности")