3Ы.

[l_u]

Часть 1. "Укус за бочок".
Часть 2. "Ростовщик мести".

Часть 3. Пустое множество.
14. Когда я был (a , b, c)

15. У меня зазвонил.
Начало

        Несколько лет назад я было взял себе за правило жертвовать только религиозным организациям. Всё-таки вековые традиции благотворительности, надзор духовных авторитетов и тому подобное, казалось должны структурировать хаос растаскивания чужих денег. Конец этому заочному прекраснодушию положила мимолётная, но наполненная откровенностью связь с секретаршей одной слишком хорошо известной религиозной благотворительной организации. Контора эта помогала жертвам терактов. Это была парадная цель. А в чёрном ящике жалости проворачивалось, оседало и распылялось столько, что простодушная секретарша имела как бы вечно изумлённый и несчастный вид, даже какой-то обманутый и оскорблённый, что ли. Потому что она никак не могла понять – если те, кто живёт, приняв на себя бремя оговоренных религиозных рамок – воры, то как жить ей самой. Уверен, что связь со мной не оставила на её судьбе никакого отрицательного следа, ведь человек существует/оценивается относительно грехов других людей. Мы оба, на фоне её обстоятельств, выглядели тогда практически резвящимися ангелами. Надеюсь, что ей хоть немного помогла моя импровизированная теорийка о сантехниках от Галахи, не нашедших точных инструкций для регулирования денежных потоков между некошерными и кошерными евреями, возрадовавшихся этому и подставивших семейные кружки под подтекающие прокладки.

        Остатки (надо сказать, небольшие) сострадания я теперь прячу подальше и сую потихоньку в те руки, которые кажутся мне менее липкими.

Мне не хотелось бы противопоставлять моё сострадание -- мести. Одно не искупает другого, не отменяет его и даже не идёт в качестве отступного. Я считаю (и почти себя в этом убедил), что моя месть не должна иметь с моим состраданием ничего общего. Они не должны соприкасаться/пересекаться/следовать одно из другого. Потому что, соприкасаясь, они взаимоуничтожаются, да ещё и отрывают от моей решимости куски. Этого нельзя допускать. Волчок сторожит мою цельность, охраняет горькое чувство мести, не дает вырваться состраданию, ходит меж их вольер, звеня ключами на ошейнике и выдыхая клубы пара в морозный воздух очередного хамсина. Да, всё изменилось. И теперь мы с Волчком научились презирать реальность, и их картина мира нас почти уже и не заботит -- мы больше не относимся к ней с уважительной данностью, мы вешаем её на забор нашей базы и отрабатываем на ней стрельбу по мишени.

Ещё, бывает, звонят по телефону сборщики не денег, но информационной подати. Этих телефонных мытарей я ненавижу больше остальных. То есть, не их самих, глупо же ненавидеть людей только за то, что они на восемь часов в день вынуждены/согласились функционировать по алгоритму чужой воли. Ненавижу я того социолога/пиарщика, который плетёт изгородь из вопросов так, чтобы загнать всю отару к нанявшему его стригальщику. Пожалуй, что после лести это самое опасное -- осторожные вопросы, уже несущие в себе нужные ответы. Потому что так и плетётся эта сеточка для волос, сохраняющая причёску и опутывающая головы.