1. В то время я. 2.Каждое утро я. 3. В результате я.
4. Я чувствовал.
начало продолжение
Они, каждый по своему, хотят творить реальность. А это ошибка. Из тех самых трудноисправимых ошибок, возникающих из-за накатанного мышления. Как на ледяной дорожке, где разбежишься и скользишь туда, куда она накатана.
А на самом деле, настоящее всегда творится так, как творится. По законам этого вот настоящего. Изменяя его, мы надеемся изменить будущее, но кромсаем настоящее. А надо иначе. Надо менять будущее сейчас, надо представлять его и действовать исходя из него. Даже если настоящее против. Надо суметь не заметить настоящего, да попросту наплевать на него. И наносить по подлому будущему упреждающие удары. В моем случае. Надо действовать через голову этого скотского настоящего. И если я знаю, что меня хотят убить, и обязательно умертвят, и это уже не изменить, то я обязан мстить за это сейчас, пока я еще жив. Это же так просто! Это просто и справедливо. Это не только просто и справедливо, а еще и единственно правильно для меня. Может быть, потому что я так решил, может быть потому что так надо, но главное -- потому что я это знаю. И еще потому, что они мне все надоели. И чужие, и свои. Они, производящие хаос и насильно вовлекающие в это разрушительное действо меня. Затаскивающие меня в пот и кровь.
Но теперь во мне колотился свой, личный, созидательный хаос. Который я должен приручить. Если он только способен одомашниться. Если он похож на одуревшего от одиночества запертого зверёныша, который грызёт известку со стен, скулит, гадит и ждёт возвращения того, кого он согласится считать хозяином. Ясно, что его придется растить, приручать, дрессировать и использовать.
Его я мог бы противопоставить хаосу дикому, враждебному. Надо в каком-то смысле повторить путь предков-охотников, воровавших у лесного хаоса волчат, чтобы потом использовать прирученный лесной хаос для защиты от внешнего убивающего хаоса диких волков. Только моя задача сложнее. Мне противостоял не лесной, а высокотехнологичный хаос ХХI века, подлый, умеющий даже организовывать людей, упорядочивать (псевдо!) их мозги во имя своего торжества. Даже сбивающий людей в собачьи стаи из страха перед собой. А это не мой путь. В любой стае я сразу же перегрызусь с вожаком, но даже победив его, не смогу удержать стаю от распада, потому что не умею подчинять себе слабых. Да и не хочу я за них отвечать!
Я ненавижу толпу. Мне почти все равно какая это толпа -- чужая или своя. Я ненавижу, когда потные тела скользят по моей коже, когда с каждым вдохом легкие мои набирают частички чужого дыхания, нечищеных зубов, гноя горла и болезней желудка, когда я упираюсь взглядом в потные подмышки и фурункулы лиц. Если это все -- враги, то я ненавижу их так, что сам становлюсь чистой ненавистью и начинаю практически выворачиваться ею, наматывая кишки и внутренности на толпу, чувствуя, как мучительно перестаю существовать, любить, чувствовать.
А если толпа своя, то стыд за мою ненависть парализует меня, и остается тягостное, выматывающее отвращение, за себя, за свои чувства, за свой разум, за эту свою жалкую толпу, за то, что не получилось у меня раствориться, за то, что растворение в ней -- это предательство по отношению к себе, за то, что я получаюсь уродом, но они, они сами производят хаос и при этом я должен считать себя их частью!
Я хотел бы видеть картину в целом, но я не желаю участвовать в ней изнутри. Мой жалкий до сегодняшнего утра индивидуализм вдруг оказался не столь уж жалким, он получил большого белого зверя (пса... да нет же -- волка, еще волчонка, Волчка!) ненависти, мести и силы. И теперь главное -- не поддаться соблазну повязать на этого псового какую-нибудь цветную ленточку. Потому что это мой прирученный, но одинокий и личный Волчок, он не создан для стаи. Точно так же, как и его хозяин (будущий я?) не может быть частью толпы.
Конечно, я должен отдать что-то взамен себя. Я это понимаю и вполне принимаю. Чувство -- это мало, это должно быть действие, конечно.
4. Я чувствовал.
начало продолжение
Они, каждый по своему, хотят творить реальность. А это ошибка. Из тех самых трудноисправимых ошибок, возникающих из-за накатанного мышления. Как на ледяной дорожке, где разбежишься и скользишь туда, куда она накатана.
А на самом деле, настоящее всегда творится так, как творится. По законам этого вот настоящего. Изменяя его, мы надеемся изменить будущее, но кромсаем настоящее. А надо иначе. Надо менять будущее сейчас, надо представлять его и действовать исходя из него. Даже если настоящее против. Надо суметь не заметить настоящего, да попросту наплевать на него. И наносить по подлому будущему упреждающие удары. В моем случае. Надо действовать через голову этого скотского настоящего. И если я знаю, что меня хотят убить, и обязательно умертвят, и это уже не изменить, то я обязан мстить за это сейчас, пока я еще жив. Это же так просто! Это просто и справедливо. Это не только просто и справедливо, а еще и единственно правильно для меня. Может быть, потому что я так решил, может быть потому что так надо, но главное -- потому что я это знаю. И еще потому, что они мне все надоели. И чужие, и свои. Они, производящие хаос и насильно вовлекающие в это разрушительное действо меня. Затаскивающие меня в пот и кровь.
Но теперь во мне колотился свой, личный, созидательный хаос. Который я должен приручить. Если он только способен одомашниться. Если он похож на одуревшего от одиночества запертого зверёныша, который грызёт известку со стен, скулит, гадит и ждёт возвращения того, кого он согласится считать хозяином. Ясно, что его придется растить, приручать, дрессировать и использовать.
Его я мог бы противопоставить хаосу дикому, враждебному. Надо в каком-то смысле повторить путь предков-охотников, воровавших у лесного хаоса волчат, чтобы потом использовать прирученный лесной хаос для защиты от внешнего убивающего хаоса диких волков. Только моя задача сложнее. Мне противостоял не лесной, а высокотехнологичный хаос ХХI века, подлый, умеющий даже организовывать людей, упорядочивать (псевдо!) их мозги во имя своего торжества. Даже сбивающий людей в собачьи стаи из страха перед собой. А это не мой путь. В любой стае я сразу же перегрызусь с вожаком, но даже победив его, не смогу удержать стаю от распада, потому что не умею подчинять себе слабых. Да и не хочу я за них отвечать!
Я ненавижу толпу. Мне почти все равно какая это толпа -- чужая или своя. Я ненавижу, когда потные тела скользят по моей коже, когда с каждым вдохом легкие мои набирают частички чужого дыхания, нечищеных зубов, гноя горла и болезней желудка, когда я упираюсь взглядом в потные подмышки и фурункулы лиц. Если это все -- враги, то я ненавижу их так, что сам становлюсь чистой ненавистью и начинаю практически выворачиваться ею, наматывая кишки и внутренности на толпу, чувствуя, как мучительно перестаю существовать, любить, чувствовать.
А если толпа своя, то стыд за мою ненависть парализует меня, и остается тягостное, выматывающее отвращение, за себя, за свои чувства, за свой разум, за эту свою жалкую толпу, за то, что не получилось у меня раствориться, за то, что растворение в ней -- это предательство по отношению к себе, за то, что я получаюсь уродом, но они, они сами производят хаос и при этом я должен считать себя их частью!
Я хотел бы видеть картину в целом, но я не желаю участвовать в ней изнутри. Мой жалкий до сегодняшнего утра индивидуализм вдруг оказался не столь уж жалким, он получил большого белого зверя (пса... да нет же -- волка, еще волчонка, Волчка!) ненависти, мести и силы. И теперь главное -- не поддаться соблазну повязать на этого псового какую-нибудь цветную ленточку. Потому что это мой прирученный, но одинокий и личный Волчок, он не создан для стаи. Точно так же, как и его хозяин (будущий я?) не может быть частью толпы.
Конечно, я должен отдать что-то взамен себя. Я это понимаю и вполне принимаю. Чувство -- это мало, это должно быть действие, конечно.