Часть 2. "Ростовщик мести".
Часть 3. Пустое множество.
14. Когда я был. (a , b, c) 15. У меня зазвонил.(a, b, c) 16. Мне захотелось.(a, b ) 17. Мысленно я уже.(a, b) 18. Я положил на.(a, b, c, d) 19. Я мёрз и.(a, b, c)
20. Я повернул.
Начало
Когда мы, подустав от каменной тропы (а может уже и друг от друга), довели паузы до периодов, годных для размышлений, я стал рассуждать о всякой дряни, которая достается "в нагрузку" тому, кто берёт на себя ответственность. Балласт этой дрянной нагрузки никогда не даст, как ни раздувай самомнение, подняться над собой. Ответственность -- это не путь к моральному совершенству, за ним отправляются в другие "качалки".
Я не знаю стою я выше или ниже других. С некоторых пор я функционирую в другой системе координат, двигаюсь по другой оси. Но я знаю, что стою там, откуда видно. Кто дал мне право на ответственность? Никто. Потому что это не право, а обязанность. Перед собственным разумом, перед коллективным распадающимся разумом моей стаи/цивилизации. Я сознаю, что война за собственный (наш) разум -- самая сложная и почти безнадёжная. Но я нашёл в себе силы/ответственность не только вести её, раздуть, отцентрировать, но и увести будущие военные действия с театра Восточной Европы.
Я умею признавать свои ошибки. Это первое, чему нужно научиться, воюя за свой разум. В каком-то смысле я находился на ничейной земле. Полуостров Истрия принадлежал слишком многим, чтобы принадлежать Западу или Востоку -- Австро-Венгрия до Первой мировой, Италия до Второй мировой, потом недосоциалистическая Югославия, теперь недокапиталистическая Хорватия. И состояние/стояние на ничейной территории помогало мне выстраивать увиденное/выхваченное за последние дни. Получалось, что Восточной Европе мстить глупо. Да это вообще было глупо изначально, я ведь не занимаюсь конвенциональной местью. Ею занимается/не занимается история. Как ни странно, Восточной Европе уже отомстила моя бывшая, ныне не существующая родина. А превентивную месть эти страны ещё не успели заработать. Я же сбился со следа, оставшись без Волчка, попытался следовать логике, а не чутью/ненависти. И ошибся. Какая может быть ненависть к странам-баракам бывшего социалистического лагеря.
-- Я озябла! Куда мы завтра? -- обернулась Натали.
-- Завтра? В Вену. Ты не против?
-- Я хронически за. Соскучился по Дунаю?
-- Нет. Это не то слово.
Я неудачно сформулировал -- она резко развернулась. В глазах её взыграло то самое любопытство, про которое я уже знал, что от него нет спасения. Если в Натали и было хоть что-то безжалостное, то вот это любопытство. Она взяла меня под руку:
-- Я заметила! У тебя к Дунаю какое-то особое отношение! Почему?
-- Потому что Дунай -- это великая антисемитская река,-- признался я, так как достойное враньё не пришло в голову, да и какая разница.
-- Кто бы мог подумать! -- вскинулась Натали. -- Река тебе что сделала? А море как к евреям относится? А солнце?! Слушай, что вдруг? Тебе не свойственно было раньше...
-- Это не вдруг. Это в двадцатом веке.
-- Так. Подожди. Волга -- это великая русская река. Миссисипи -- это великая американская река. А великая антисемитская река -- это Дунай? Глупости. Если двадцатый век, тогда почему не Рейн?
Я хитро щурился и молчал. Но Натали тоже умела держать паузу и даже сопровождать её немигающим доброжелательно-вопросительным взглядом. Пришлось продолжить неуместную/ненужную (ей) тему:
-- Рейн не может быть великой антисемитской рекой, потому что Рейн -- великая немецкая река.
-- Во-первых, не только немецкая! -- возмутилась она, как и подобает француженке.-- А во-вторых, так тем более... Давай, как это... уколись!
Она это делает, конечно, не нарочно. Но какой, всё же, это симпатичный/верный способ расслабить/разговорить собеседника -- просто слегка/смешно коверкать язык, а лучше всего – искажать сленг.