Часть 2. "Ростовщик мести".
Часть 3. Пустое множество.
14. Когда я был. (a , b, c) 15. У меня зазвонил.(a, b, c) 16. Мне захотелось.(a, b ) 17. Мысленно я уже.(a, b) 18. Я положил на.(a, b, c, d) 19. Я мёрз и.(a, b, c)
20. Я повернул.
Я повернул голову и увидел в неспешно приближающейся моторной лодке романтичную арабскую парочку. Усатый жилистый араб на корме и стройная, как бы облитая черным хиджабом головоспина девушки. Арабка опустила руку в воду, словно за какой-нибудь украинской кувшинкой -- общеженский наднациональный жест/грация. Затем стала медленно клониться к воде, спиной, да и плюхнулась в зимнее море, махнув на прощание небу/мне ластами. Я остро порадовался, что не успел ничего брякнуть Натали об "арабах", оказавшихся обычными хорватскими ныряльщиками -- насмешек над моими арабесками хватило бы до Парижа. Это мог быть "золотой укол" всему, что я говорил и доказывал в наших иерусалимских спорах, да так и не смог доказать. Для уничижения/уничтожения моей картины мира было бы достаточно приписать мне какую-нибудь смешную арабофобию. Только и всего. Наши взгляды/идеи так же уязвимы, как наши тела.
Мы уже с четверть часа провели на внушительной каменной плите/площадке, почти вровень с морем, и маленькие волны, дожившие до берега, играли с нашим камнем в волнорез, как большие. Обнаружили мы эту плиту вчера ночью, сразу после приезда. Белые пластиковые стулья приманили нас вниз своим почти люминисцентным свечением на чёрном камне, и мы долго сидели обнявшись, прихлёбывая кубинский ром, словно два пьяных забивших на всё капитана, ждущих чьё судно первым уйдёт под воду. А лунные рыбы клевали с той стороны моря свет лунной дорожки, дёргали его снизу.
Сегодня, при свете, каменная плита словно бы налилась свинцом и стала серой, серьёзной и чужой, занятой своим важным морским делом. Стулья тоже куда-то исчезли. Зато стал виден изрезанный гористый берег, похожий на отару зелёных барашков -- снизу из воды торчали лысые копыта скал, а выше курчавилась шерсть леса.
Наконец, Натали надоела наша мокрая статика, и мы поднялись по ржавой, напоминающей пожарную, холодной лестнице наверх, на променад Франца Иосифа. Мы весь день гуляли по этому 25-километровому автобану для пешеходов, может быть лучшему памятнику австро-венгерской монархии. Безумный променад, повторяя вычурную береговую линию, петляя, нависал одним боком над морем, врастал хлипкими лесенками в интимные природные купальни, а вторым боком тёрся о скалы, пряча в нишах кафе, туалеты, скамейки, ларьки; жался к отелям, пансионатам, санаториям, виллам, а чаще -- просто к соснам и скалам.
Ещё утром со мной произошло странное – обычное утреннее мутное недоумение свернулось, как белок, под лимонным соком низкого солнца, выдавившегося на Адриатику и блюдо креветок. Утро мы начали в пахнущей одновременно и сырой, и жареной рыбой рыбацкой деревушке -- скопище скворечников на крутом склоне. Там мы обнаружили "рыбницу" -- лавку с утренним уловом, в который можно было тыкать и получать это вскоре в жареном виде, в оливковом масле, с чесноком, в пряностях, с пивом. Сидя на простых деревянных табуретках, пачкая пальцы, рты и носы в креветочном, кальмарном, рыбном, мы казались (и себе, и друг другу) преисполненными той смачной беззаботности, которая часто обрывается в никуда...