3Ы

1. В то время я. 2.Каждое утро я. 3. В результате я. 4. Я чувствовал.(a, b, c) 5. Мне было.(a, b, c, d, e)


6. Я сразу.


       Я сразу понял, что это Натали. "Зачем же...",-- вибрировали фибры, а что зачем -- это я и сам не знал, а просто повторял и повторял. Мыслей не было, их заменила мантра. Ощущение тошнотворной ненависти к тем, кто... и уничтожающей какой-то жалости/нежности к ней. "Зачем же..." Я кружил по офису, как раненый. Мы с Волчком кружили. Недолго.
       Наконец, я сел и смог усидеть на месте. Набрал номер ее мобильника, ответили по-арабски, судя по тону и ржанию в конце фразы -- что-то хамское. Затем замолчали. Я внятно назвал имя Натали. С вражеской стороны издевательски пропели: "Риииалиии?" и отключились.
       Я растерялся, но зато мантра сбилась, и вернулась возможность длить мысль. Можно было остаться здесь, на ее территории и ждать скорой встречи с агентами ШАБАКа. Можно было резко перебраться на свою территорию, отдалить встречу с ШАБАКом и попытаться что-то предпринять. Хоть ситуация была не из тех, в которых реально что-то сделать самому, нелюбовь к гэбне всех национальностей перевесила, и я ушел/сбежал.

СТРЕЛОК:Надо было хард из компа выковырять.
ИНТЕНДАНТ: Не надо было. Пусть им займутся специалисты.
СТРЕЛОК: Хорошо, хоть бумаги со стола сгрёб. А по ящикам не пошарил. Ну что, в Шхем?
ИНТЕНДАНТ: С какой стати? Да и бумаги мы еще не смотрели.
ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ: Это не бумаги, это улики. А чинение помех следствию -- это статья.
СТРЕЛОК: А чинение помех действию -- это трусость!
ИНТЕНДАНТ: Храбрость -- это алмаз, который должен быть оправлен в спокойствие.
ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ: Обожаю восточную цветистость! Вот... нетерпеливый храбрец подобен преждевременной эякуляции. Надо оправиться от удара, отцы.
СТРЕЛОК: Уболтали. Оправиться -- для солдата первое дело. Оправиться -- это хорошо для евреев. Гы.

       Я решил не вносить в дом её бумаги. Агенты могли прийти когда угодно -- и раньше меня, и вообще не прийти. Следовало прочитать всё сейчас, по дороге, в укромном месте. Тем более, что домой я шел/отступал "огородами", через парковую зону за отелем "Царь Давид". То ли чувство опасности насторожилось, то ли это Волчок не спал, а крался задворками по неопрятной траве.
       Дойдя до могилы семейства Ирода, я как-то приуспокоился и даже замешкался. Наверное потому, что кладбища (хоть я их не люблю, но надо признать) -- это те места, где засыпает хаос. Как рыба. И становится неподвижным мутным месивом с налетом прошлого. И мертвые глаза его, от соприкосновения со спокойствием земли, подергиваются разноцветной перламутровой патиной, той, которую можно видеть на выкапываемых осколках римского стекла, его еще вставляют в оправы из драгоценных металлов и украшают этим живые тела (и оттеняют неживые глаза).
       Вот этот склеп, который хранит не прах, а всего лишь пустоту и ложное представление давно умерших поколений о том, что здесь была похоронена царская семья. Ложные представления, ложная память -- это самая живучая штука. Потому что она никого ни к чему не обязывает. Слово "говорят" в начале любого предания как бы снимает ответственность с конкретного говорящего и растворяет его личность в уксусе времени. Но и ничего достовернее молвы не бывает, поскольку это как татуировка -- въедается и остается, ее всегда можно почти увидеть, почти пощупать. Анонимность -- это почти всегда знак какого-то нарыва.
       Поэтому, сев в тени на траву и прислонившись к камню, я начал просматривать бумаги с тех, на которых не было никаких подписей или адресов. В основном это были фрагменты (она называла их "кадры") очередной статьи. Меня в своё время, помню, растрогала её манера сочинять большие статьи. Правда, я всего один раз присутствовал при этом действе. Натали не успевала в срок, попросила молча подождать полчаса-час, да и забыла про меня. Она выдергивала листки из блокнота, распечатывала отрывки из компьютера и раскладывала бумажный пасьянс прямо на серо-бирюзовом ковре офиса, придавая монотонному цвету какой-то меняющийся нервный ритм. Бумажки то быстро, то медленно перекладывались с места на место, незаметно бумажное каре превращалось во все вытягивающийся эллипс, пока, наконец, не выстроилось "паровозиком". Но больше всего это было похоже на белые костяшки домино, полегшие под своим неизменным принципом.